Неточные совпадения
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с
мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали
в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от
света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Потом Штольц думал, что если внести
в сонную жизнь Обломова присутствие молодой, симпатичной, умной, живой и отчасти насмешливой женщины — это все равно, что внести
в мрачную комнату лампу, от которой по всем темным углам разольется ровный
свет, несколько градусов тепла, и комната повеселеет.
Чуть тлеется эта искра
в сырости и смраде темницы, но иногда, на минуту, вспыхивает она и обливает
светом правды и добра
мрачные фигуры томящихся узников.
Бывают минуты, когда будущее представляется человеку
в столь
мрачном свете, что он боится останавливать на нем свои умственные взоры, прекращает
в себе совершенно деятельность ума и старается убедить себя, что будущего не будет и прошедшего не было.
Старая часовня сильно пострадала от времени. Сначала у нее провалилась крыша, продавив потолок подземелья. Потом вокруг часовни стали образовываться обвалы, и она стала еще
мрачнее; еще громче завывают
в ней филины, а огни на могилах темными осенними ночами вспыхивают синим зловещим
светом.
В своих черных клобуках и широких рясах, освещенные сумеречным дневным
светом, падавшим на них из узкого, затемненного железною решеткою окна, они были
в каком-то полумраке и пели складными, тихими басами, как бы напоминая собой первобытных христиан, таинственно совершавших свое молебствие
в мрачных пещерах.
Но вот огни исчезают
в верхних окнах, звуки шагов и говора заменяются храпением, караульщик по-ночному начинает стучать
в доску, сад стал и
мрачнее и светлее, как скоро исчезли на нем полосы красного
света из окон, последний огонь из буфета переходит
в переднюю, прокладывая полосу
света по росистому саду, и мне видна через окно сгорбленная фигура Фоки, который
в кофточке, со свечой
в руках, идет к своей постели.
Согласно сему, как грех сатаны был восстание и возношение, так грех человека был падение и унижение: сатана обратился против божества; человек же токмо отвратился от божества, соответственно чему сатана вверг себя
в мрачную бездну неугасимого огня и ненасытимого духовного глада; человек же подвергся лишь работе тления, впав
в рабство материальной натуре, и внутренний благодатный
свет божественной жизни обменял на внешний
свет вещественного мира.
Но сие беззаконное действие распавшейся натуры не могло уничтожить вечного закона божественного единства, а должно было токмо вызвать противодействие оного, и во мраке духом злобы порожденного хаоса с новою силою воссиял
свет божественного Логоса; воспламененный князем века сего великий всемирный пожар залит зиждительными водами Слова, над коими носился дух божий;
в течение шести мировых дней весь
мрачный и безобразный хаос превращен
в светлый и стройный космос; всем тварям положены ненарушимые пределы их бытия и деятельности
в числе, мере и весе,
в силу чего ни одна тварь не может вне своего назначения одною волею своею действовать на другую и вредить ей; дух же беззакония заключен
в свою внутреннюю темницу, где он вечно сгорает
в огне своей собственной воли и вечно вновь возгорается
в ней.
В эту
мрачную годину только однажды луч
света ворвался
в существование Анниньки. А именно, трагик Милославский 10-й прислал из Самоварнова письмо,
в котором настоятельно предлагал ей руку и сердце. Аннинька прочла письмо и заплакала. Целую ночь она металась, была, как говорится, сама не своя, но наутро послала короткий ответ: «Для чего? для того, что ли, чтоб вместе водку пить?» Затем мрак сгустился пуще прежнего, и снова начался бесконечный подлый угар.
Катерина, эта безнравственная, бесстыжая (по меткому выражению Н. Ф. Павлова) женщина, выбежавшая ночью к любовнику, как только муж уехал из дому, эта преступница представляется нам
в драме не только не
в достаточно
мрачном свете, но даже с каким-то сиянием мученичества вокруг чела.
Через секунду открылось четырехугольное отверстие горизонтального прохода, проложенного динамитом. Это — штольня. Вход напоминал
мрачное отверстие египетской пирамиды с резко очерченными прямолинейными контурами; впереди был мрак, подземный мрак, свойственный пещерам. Самое черное сукно все-таки носит на себе следы дневного
света. А здесь было
в полном смысле отсутствие луча, полнейший нуль солнечного
света.
Контрастом сей блистательной гипотезе явилось предположение некой
мрачной затеи, и я не менее основательно убедил себя, что стоит заснуть, как кровать нырнет
в потайной трап, где при
свете факелов люди
в масках приставят мне к горлу отравленные ножи.
Эта
мрачная и темная гостиная не казалась ей так скучна и печальна; ей думалось, что легче, наконец, будет жить на
свете, потому что теперь у ней есть человек, который поучаствует
в ней, который разделит с ней ее горе.
Пародия была впервые полностью развернута
в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «
В настоящее время, когда
в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все
в России стремится к
свету и гласности, —
в настоящее время истинный патриот не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез
в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих
в мрачные углы и на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую
в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих
в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить
в сих очерствевших и ожесточенных
в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою человеческую природу существах горестное сознание своих пороков и слезное
в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не остается праздною зрительницею народного движения
в настоящее время, когда
в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все
в России неудержимо стремится к
свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
Однако
в этот вечер мы с Катей долго не засыпали и все говорили, не о нем, а о том, как проведем нынешнее лето, где и как будем жить зиму. Страшный вопрос: зачем? — уже не представлялся мне. Мне казалось очень просто и ясно, что жить надо для того, чтобы быть счастливою, и
в будущем представлялось много счастия. Как будто вдруг наш старый,
мрачный покровский дом наполнился жизнью и
светом.
И
в ту самую ночь, когда пароход шлепал колесами по спокойному морю, дробясь
в мрачной зыбучей глубине своими огнями, когда часовые, опершись на ружья, дремали
в проходах трюма и фонари, слегка вздрагивая от ударов никогда не засыпавшей машины, разливали свой тусклый, задумчивый
свет в железном коридоре и за решетками… когда на нарах рядами лежали серые неподвижные фигуры спавших арестантов, — там, за этими решетками, совершалась безмолвная драма.
И он принялся прилепливать восковые свечи ко всем карнизам, налоям и образам, не жалея их нимало, и скоро вся церковь наполнилась
светом. Вверху только мрак сделался как будто сильнее, и
мрачные образа глядели угрюмей из старинных резных рам, кое-где сверкавших позолотой. Он подошел ко гробу, с робостию посмотрел
в лицо умершей и не мог не зажмурить, несколько вздрогнувши, своих глаз.
И разве я не чувствовал своей мысли, твердой, светлой, точно выкованной из стали и безусловно мне послушной? Словно остро отточенная рапира, она извивалась, жалила, кусала, разделяла ткани событий; точно змея, бесшумно вползала
в неизведанные и
мрачные глубины, что навеки сокрыты от дневного
света, а рукоять ее была
в моей руке, железной руке искусного и опытного фехтовальщика. Как она была послушна, исполнительна и быстра, моя мысль, и как я любил ее, мою рабу, мою грозную силу, мое единственное сокровище!
Длинная узкая камера была еще
мрачнее нашей, так как угловая стена примыкавшего здания закрывала
в нее доступ
свету.
Солнце — яркое, горячее солнце над прекрасною землею. Куда ни взглянешь, всюду неожиданная, таинственно-значительная жизнь, всюду блеск, счастье, бодрость и вечная, нетускнеющая красота. Как будто из
мрачного подземелья вдруг вышел на весенний простор, грудь дышит глубоко и свободно. Вспоминается далекое, изжитое детство: тогда вот мир воспринимался
в таком
свете и чистоте, тогда ощущалась эта таинственная значительность всего, что кругом.
Так жили эти люди
в мрачном отъединении от жизни, от ее
света и радости. Но наступил час — и из другого мира, из царства духов, приходил к ним их бог Сабазий. И тогда все преображалось.
Но потом,
в конце романа,
в мрачной и страшной картине падения человеческого духа, когда зло, овладев существом человека, парализует всякую силу сопротивления, всякую охоту борьбы с мраком, падающим на душу и сознательно, излюбленно, со страстью отмщения принимаемым душою вместо
света, —
в этой картине — столько назидания для судьи человеческого, что, конечно, он воскликнет
в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение, и не всегда Аз воздам», и не поставит бесчеловечно
в вину мрачно павшему преступнику того, что он пренебрег указанным вековечно
светом исхода и уже сознательно отверг его».
Жданов сидел сначала совершенно неподвижно, с глазами, устремленными на тлевшие уголья, и лицо его, освещенное красноватым
светом, казалось чрезвычайно
мрачным; потом скулы его под ушами стали двигаться все быстрее и быстрее, и наконец он встал и, разостлав шинель, лег
в тени сзади костра. Или он ворочался и кряхтел, укладываясь спать, или же смерть Веленчука и эта печальная погода так настроили меня, но мне действительно показалось, что он плачет.
Как бы я, задним числом, ни придирался к тогдашней жизни,
в период моего гимназического ученья (1846–1853 годы), я бы никак не мог поставить ее
в такой
мрачный свет, как сделал, например, М.Е.Салтыков
в своем «Пошехонье».
Прошло три минуты, и
в гостиную бесшумно вошла большая старуха
в черном и с повязанной щекой. Она поклонилась мне и подняла сторы. Тотчас же, охваченные ярким
светом, ожили на картине крысы и вода, проснулась Тараканова, зажмурились
мрачные старики-кресла.
Человек обыкновенно верит
в то, во что ему хочется верить, и представляет себе всех и вся
в том
свете, который для него благоприятнее. Это одна из отрадных и спасительных способностей человеческого ума и сердца. Потеря этой способности доводит человека до
мрачного отчаяния, до сумасшествия, до самоубийства. Граф, повторяем, надеялся, а потому и мечтал.
Игра лунного
света на стенах и на крыше погребицы делала из нее что-то сказочное, хотя,
в сущности, это было наипрозаичнейшее строение и назначение его было очень
мрачное.
Последней так понравилось Баратово, что мысль ехать
в свою деревню,
в старый, покосившийся от времени дом, с большими,
мрачными комнатами, со стен которых глядели на нее не менее
мрачные лица, хотя и знаменитых, но очень скучных предков, сжимала ее сердце какой-то ноющей тоской, и она со вздохом вспоминала роскошно убранные, полные
света и простора комнаты баратовского дома, великолепный парк княжеского подмосковного имения, с его резными мостиками и прозрачными, как кристалл, каскадами, зеркальными прудами и ветлой, лентой реки, и сопоставляла эту картину с картиной их вотчины, а это сравнение невольно делало еще
мрачнее и угрюмее заросший громадный сад их родового имения, с покрытым зеленью прудом и камышами рекой.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки, с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое,
мрачное лицо, с насупленными бровями, ясно виднелось
в свете угольев.